Великое счастье безвестности — такое, как у Владимира Гур­кина, — выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. "Любовь и голуби" знают все, они давно живут отдельно от своего автора — как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и "Плач в пригоршню": "шедевр русской драматургии — никаких сомнений. Куда хочешь ставь — между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным" (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин — "подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям" (Людмила Петрушевская).